Банк заданий ЕГЭ по литературе

На берегу запели, – странно запели. Сначала раздался контральто, – он пропел две-три ноты, и раздался другой голос, начавший песню сначала, и первый всё лился впереди его... – третий, четвёртый, пятый вступили в песню в том же порядке. И вдруг ту же песню, опять-таки сначала, запел хор мужских голосов. Каждый голос женщин звучал совершенно отдельно, все они казались разноцветными ручьями и, точно скатываясь откуда-то сверху по уступам, прыгая и звеня, вливаясь в густую волну мужских голосов, плавно лившуюся кверху, тонули в ней, вырывались из неё, заглушали её и снова один за другим взвивались, чистые и сильные, высоко вверх. Шума волн не слышно было за голосами... <...> – Слышал ли ты, чтоб где-нибудь ещё так пели? – спросила Изергиль, поднимая голову и улыбаясь беззубым ртом. – Не слыхал. Никогда не слыхал... – И не услышишь. Мы любим петь. Только красавцы могут хорошо петь, – красавцы, которые любят жить. Мы любим жить. Смотри-ка, разве не устали за день те, которые поют там? С восхода по закат работали, взошла луна, и уже – поют! Те, которые не умеют жить, легли бы спать. Те, которым жизнь мила, вот – поют. – Но здоровье... – начал было я. – Здоровья всегда хватит на жизнь. Здоровье! Разве ты, имея деньги, не тратил бы их? Здоровье – то же золото. Знаешь ты, что я делала, когда была молодой? Я ткала ковры с восхода по закат, не вставая почти. Я, как солнечный луч, живая была и вот должна была сидеть неподвижно, точно камень. И сидела до того, что, бывало, все кости у меня трещат. А как придёт ночь, я бежала к тому, кого любила, целоваться с ним. И так я бегала три месяца, пока была любовь; все ночи этого времени бывала у него. И вот до какой поры дожила – хватило крови! А сколько любила! Сколько поцелуев взяла и дала!.. Я посмотрел ей в лицо. Её чёрные глаза были всё-таки тусклы, их не оживило воспоминание. Луна освещала её сухие, потрескавшиеся губы, заострённый подбородок с седыми волосами на нём и сморщенный нос, загнутый, словно клюв совы. На месте щёк были чёрные ямы, и в одной из них лежала прядь пепельно-седых волос, выбившихся из-под красной тряпки, которою была обмотана её голова. Кожа на лице, шее и руках вся изрезана морщинами, и при каждом движении старой Изергиль можно было ждать, что сухая эта кожа разорвётся вся, развалится кусками и предо мной встанет голый скелет с тусклыми чёрными глазами. (М. Горький, «Старуха Изергиль»)

На берегу запели, – странно запели. Сначала раздался контральто, – он пропел две-три ноты, и раздался другой голос, начавший песню сначала, и первый всё лился впереди его... – третий, четвёртый, пятый вступили в песню в том же порядке. И вдруг ту же песню, опять-таки сначала, запел хор мужских голосов. Каждый голос женщин звучал совершенно отдельно, все они казались разноцветными ручьями и, точно скатываясь откуда-то сверху по уступам, прыгая и звеня, вливаясь в густую волну мужских голосов, плавно лившуюся кверху, тонули в ней, вырывались из неё, заглушали её и снова один за другим взвивались, чистые и сильные, высоко вверх. Шума волн не слышно было за голосами... <...> – Слышал ли ты, чтоб где-нибудь ещё так пели? – спросила Изергиль, поднимая голову и улыбаясь беззубым ртом. – Не слыхал. Никогда не слыхал... – И не услышишь. Мы любим петь. Только красавцы могут хорошо петь, – красавцы, которые любят жить. Мы любим жить. Смотри-ка, разве не устали за день те, которые поют там? С восхода по закат работали, взошла луна, и уже – поют! Те, которые не умеют жить, легли бы спать. Те, которым жизнь мила, вот – поют. – Но здоровье... – начал было я. – Здоровья всегда хватит на жизнь. Здоровье! Разве ты, имея деньги, не тратил бы их? Здоровье – то же золото. Знаешь ты, что я делала, когда была молодой? Я ткала ковры с восхода по закат, не вставая почти. Я, как солнечный луч, живая была и вот должна была сидеть неподвижно, точно камень. И сидела до того, что, бывало, все кости у меня трещат. А как придёт ночь, я бежала к тому, кого любила, целоваться с ним. И так я бегала три месяца, пока была любовь; все ночи этого времени бывала у него. И вот до какой поры дожила – хватило крови! А сколько любила! Сколько поцелуев взяла и дала!.. Я посмотрел ей в лицо. Её чёрные глаза были всё-таки тусклы, их не оживило воспоминание. Луна освещала её сухие, потрескавшиеся губы, заострённый подбородок с седыми волосами на нём и сморщенный нос, загнутый, словно клюв совы. На месте щёк были чёрные ямы, и в одной из них лежала прядь пепельно-седых волос, выбившихся из-под красной тряпки, которою была обмотана её голова. Кожа на лице, шее и руках вся изрезана морщинами, и при каждом движении старой Изергиль можно было ждать, что сухая эта кожа разорвётся вся, развалится кусками и предо мной встанет голый скелет с тусклыми чёрными глазами. (М. Горький, «Старуха Изергиль»)

НА УЛИЦЕ Апрель ударил голубым крылом О городскую чёрствую дорогу. И вот со звоном выкатился лом Из шумной двери солнцу на подмогу. И целый день в руках играет сталь, Вздыхают глухо ледяные глыбы. Сегодня день прозрачный, как хрусталь, Сегодня день приветливых улыбок. Весь город напоён ласкающим теплом. Неугомон у каждого порога... Апрель ударил голубым крылом О городскую чёрствую дорогу. (М.В. Исаковский, 1924)

НА УЛИЦЕ Апрель ударил голубым крылом О городскую чёрствую дорогу. И вот со звоном выкатился лом Из шумной двери солнцу на подмогу. И целый день в руках играет сталь, Вздыхают глухо ледяные глыбы. Сегодня день прозрачный, как хрусталь, Сегодня день приветливых улыбок. Весь город напоён ласкающим теплом. Неугомон у каждого порога... Апрель ударил голубым крылом О городскую чёрствую дорогу. (М.В. Исаковский, 1924)

НА УЛИЦЕ Апрель ударил голубым крылом О городскую чёрствую дорогу. И вот со звоном выкатился лом Из шумной двери солнцу на подмогу. И целый день в руках играет сталь, Вздыхают глухо ледяные глыбы. Сегодня день прозрачный, как хрусталь, Сегодня день приветливых улыбок. Весь город напоён ласкающим теплом. Неугомон у каждого порога... Апрель ударил голубым крылом О городскую чёрствую дорогу. (М.В. Исаковский, 1924)