Банк заданий ЕГЭ по русскому языку

Прочитайте текст и выполните задания.

(1)Был осенний серенький день в конце листопада. (2)И серенькое настроение. (3)Я пришёл в Тимирязевский парк прогуляться.

(4)Пустынно было в парке и тихо. (5)И вдруг из леса через дорогу в пяти шагах от меня проследовал заяц. (6)Он не пробежал, а медленно пропрыгал мимо, удостоив меня лишь косым взглядом. (7)Невдалеке от меня он остановился, поскрёб за ухом длинной задней ногой и тихо-мирно упрыгал в кусты. (8)Эко событие, скажете. (9)Однако настроение моё сразу переменилось. (10)Я шёл, посвистывая, вспоминал зайца, представляя, что он сейчас делает. (11)Дома за чаем опять зайца вспомнил. (12)И стало на душе хорошо и тепло.

(13)Явление это обычное. (14)Пойдёшь с рюкзаком за город и, если ничего живого за день не усмотрел, возвращаешься хоть и довольный ходьбой, но всё-таки с ощущением, что чего-то важного не было. (15)Этим важным может быть утка, с треском и кряканьем взлетевшая из-под ног с маленького пруда. (16)Это могут быть увлекательные, захватывающие сцены поединка двух летунов – легкокрылой стрекозы и длиннохвостой сороки. (17)Или вдруг в бинокль увидел: трудолюбивый дятел таскает птенцам в дуплянку не личинок, а созревшие ягодки земляники.

(18)Всё живое, тесно переплетённое множеством связей, являет собой чудо с названием Жизнь, очень возможно, единственную в бескрайней Вселенной. (19)Всякое проявление жизни даёт ощущение радости бытия. (20)Из всех человеческих ценностей главная ценность – сама жизнь с восходом солнца, с облаками, пением птиц, кваканьем лягушек, трюканьем сверчка и шелестом трав.

(21)Образы природы сопровождают людей с самой глубокой древности. (22)Сцены охоты древние люди оставили нам в наследство на стенах пещер, на камнях в виде скупых царапин, изображающих лосей, кабанов, туров. (23)Нынешняя техника даёт возможность увидеть зверей и птиц в естественных красках и обстановке. (24)Мы видим эпизоды их жизни, и в душе появляется тёплое чувство. (25)Они где-то есть, эти звери, они ещё бегают, рычат, прячутся или проявляют, как и мы, люди, любопытство…

(26)Желая испытать это тёплое чувство, на городских этажах мы держим кошек, собак, попугаев, белок, рыбок в аквариуме. (27)Врачи говорят, что поглаживание кошки или кормление синицы с ладони целительны для человеческой психики. (28)Заяц, встреченный в парке, исправил моё настроение. (29)А сколько случаев, когда человека с жизнью связывает только ниточка общения с собакой, с обыкновенными воробьями или воронами!

(30)Бывшая работница нашей редакции время от времени по телефону докладывает мне о жизни ворон во дворе, о том, что они любят есть, как безошибочно узнают её в массе людей.

(31)А старушка у нас во дворе каждое утро носит воробьям крошки. (32)И я вижу радость на лице женщины, наблюдающей, как суетливые птички подбирают рассыпанный корм. (33)Иногда мне кажется: не прилетят воробьи к её выходу из подъезда, и старушка умрёт от обрыва последней ниточки, соединяющей её с жизнью. (34)Как-то мы разговорились с ней, и она призналась, что ни разу не видела в жизни, как пролетают и кричат журавли. (35)Я рассказал ей, как журавли весною танцуют, разбившись на пары, и кричат так, что голоса их сливаются в один торжествующий звук любви. (36)Старушка слушала внимательно и, прощаясь, сказала три слова: «Какой вы счастливый…» (37)Яснополянский мудрец писал то же самое в дневниках: «Счастье – это быть с природой, видеть её, говорить с ней».

(По В.М. Пескову*)

* Василий Михайлович Песков – советский и российский писатель, журналист, фотокорреспондент, путешественник.

Прочитайте текст и выполните задания.

(1)И всё-таки у Природы как целого, как единого творца есть свои любимцы, в которые она при строительстве вкладывает особенное старание, которые отделывает с особенным тщанием и наделяет особенной властью. (2)Таков, вне всякого сомнения, и Байкал. (3)Не зря его называют жемчужиной Сибири. (4)Не будем сейчас говорить о его богатствах, это отдельный разговор. (5)Байкал славен и свят другим: своей чудесной животворной силой, духом не былого, не прошедшего, как многое ныне, а настоящего, неподвластного времени и преобразованиям, исконного величия и заповедного могущества, духом самородной воли и притягательных испытаний.

(6)Вспоминаю, как мы с товарищем моим, приехавшим ко мне в гости, долго шли и далеко ушли вдоль берега по старой Кругобайкальской дороге, одному из самых красивых и ярких мест южного Байкала. (7)Был август – лучшее, самое благодатное время на Байкале, когда нагревается вода и бушуют разноцветьем сопки, когда, кажется, даже камень цветёт, полыхая красками. (8)Когда солнце до блеска высвечивает снова выпавший снег на дальних гольцах в Саянах, которые представляются глазу во много раз ближе, чем они есть в действительности. (9)Когда уже и впрок запасся Байкал водой из тающих ледников и лежит сыто, спокойно, набираясь сил для осенних штормов. (10)Когда щедро играет подле берега под крики чаек рыба и когда на каждом шагу по дороге встречается то одна ягода, то другая – то малина, то смородина, красная и чёрная, то жимолость... (11)А тут ещё и день выдался редкостный: солнце, безветрие, тепло, воздух звенит, Байкал чист, и далеко в воде поблёскивают и переливаются красками камни, на дорогу то пахнёт нагретым и горчащим от поспевающего разнотравья воздухом с горы, то неосторожно донесёт прохладным и резким дыханием с озера.

(12)Всё, что отпущено человеку для впечатлений, в товарище моём было очень скоро переполнено, и он, не в состоянии уже больше удивляться и восхищаться, замолчал. (13)Я продолжал говорить. (14)Я рассказывал, как, впервые попав в студенческие годы на Байкал, был обманут прозрачностью воды и пытался рукой достать с лодки камешек, до которого затем при замере оказалось больше четырёх метров. (15)Товарищ принял этот случай безучастно. (16)Несколько уязвленный, я сообщил, что в Байкале удаётся видеть и за сорок метров – и, кажется, прибавил, но он и этого не заметил, точно в Москве-реке, мимо которой он ездит в машине, такое возможно сплошь и рядом. (17)Только тогда я догадался, что с ним: скажи ему, что мы за двести – триста метров в глубину на двухкопеечной монете читаем в Байкале год чеканки, – больше, чем удивлён, он уже не удивится. (18)Он был полон, как говорится, с крышкой.

(19)Помню, его доконала в тот день нерпа. (20)Она редко подплывает близко к берегу, а тут, как по заказу, нежилась на воде совсем недалеко, и, когда я, заметив, показал на неё, у товарища вырвался громкий и дикий вскрик, и он вдруг принялся подсвистывать и подманивать, словно собачонку, нерпу руками. (21)Она, разумеется, тотчас ушла под воду, а товарищ мой в последнем изумлении от нерпы и от себя опять умолк, и на этот раз надолго. (22)Байкал, казалось бы, должен подавлять человека своим величием и размерами – в нём всё крупно, всё широко, привольно и загадочно, а он, напротив, возвышает его. (23)Редкое чувство приподнятости и одухотворённости испытываешь на Байкале, словно в виду вечности и совершенства и тебя коснулась тайная печать этих волшебных понятий, и тебя обдало близким дыханием всесильного присутствия, и в тебя вошла доля магического секрета всего сущего. (24)Ты уже тем, кажется, отмечен и выделен, что стоишь на этом берегу, дышишь этим воздухом и пьёшь эту воду.

(25)Вернувшись однажды с обычной прогулки, Л.Н. Толстой записал: «Неужели может среди этой обаятельной природы удержаться в человеке чувство злобы, мщения или страсти истребления себе подобных? (26)Всё недоброе в сердце человека должно бы, кажется, исчезнуть в прикосновении с природой – этим непосредственным выражением красоты и добра».

(По В.Г. Распутину*)

* Валентин Григорьевич Распутин (1937–2015) – русский советский писатель и публицист, общественный деятель; один из наиболее значительных представителей «деревенской прозы».

Прочитайте текст и выполните задания.

На фотографии Иван Михаилович кажется серьезным, даже суровым. Она нередко обращает мою память к Ивану Михайловичу.

В пятиместной палате койка его стояла напротив другой, несколько дней пустовавшей. И если кто-либо обращал внимание на нее, Иван Михайлович неизменно повторял: «Так слава Богу, как говорится, одним больным на свете и поменьше...» Сам он после операции, мог лежать в постели три-четыре дня. Остальные проводил в заботах о соседях. Особенно много внимания он уделял Алеше — парнишке в большой гипсовой повязке. Ухаживал за ним, как нянечка. И всем другим в палате помогал: умоет тех, кто пока сам не может этого сделать, чаем свежезаваренным напоит, грелку нальет, кому понадобится, одеяло поправит, у кого сползет. Благодаря Ивану Михайловичу Алеша прямо-таки переродился. Войду в палату — он теперь улыбается, приветливо говорит «доброе утро», «спасибо». Раньше такой общительности за ним не замечалось.

Все же пришел тот день, когда долго не занятая в палате койка понадобилась. На нее положили молодого мужчину — моряка, накануне вернувшегося из длительного плавания. Он куда-то торопился, вскочил на ходу в вагон, сорвался с подножки и ногой попал под колесо. Раздробленную голень пришлось ампутировать. Иван Михаилович весь остаток ночи провел без сна и во многом помог сестре.

— У нас пополнение... Вот Володя поступил, несчастье-то какое произошло... — нарушил тишину Иван Михайлович. Повязка на лице Ивана Михайловича сбилась, глаза выражали усталость. Остальные лежали молча, уткнувшись головой в подушку. Алеша забыл поприветствовать меня. А Володя словно застыл. Он смотрел в одну точку и вряд ли что видел или слышал. Остывший завтрак стоял на тумбочке нетронутым.

Я говорила слова утешения, призывала его собрать все силы, чтобы пережить горе. Называла имена известных людей, перенесших подобную трагедию, но сумевших подняться над ней, рассказывала о солдатах с тяжелыми ранениями, полученными на фронтах Великой Отечественной войны, изувеченных, но определивших для себя место в жизни. Повернул ко мне лицо Володя: высокий лоб, большие глаза. Еле слышно ответил: «Что делать, на протезе ходить буду...»

Теперь уже не могу вспомнить точно, когда в палате появились первые приметы восстановленного покоя. Алеша снова начал произносить «доброе утро», и все обитатели палаты вторили ему. Однажды утром, войдя к ним, сразу обратила внимание на стол. Иван Михайлович расставил на нем какие-то вкусные припасы. Глаза его с лукавой хитринкой будто говорили: «Смотри и любуйся». Я смотрела и любовалась. Готовился завтрак в честь окончательного появления у Володи радости жить.

Опираясь ладонями на край накрытого стола, на котором лежали и бумажные салфетки с зеленой каемочкой (трогательный намек на домашний уют), Иван Михаилович произнес слова, простые и мудрые:

— Что я Володе-то говорю. Живой остался, вот и ладно. Парень молодой, собой пригожий, специальность есть и морская, и земная. Протезы ноне делают, паря, — от здоровой ноги не отличишь. Летом приедешь к нам в Устюг Великий. Отдохнуть у нас можно. А невесты-то у нас до того хороши, что нигде таких, паря, нету...

— Иван Михаилович все верно говорит. Он так много сделал для меня в эти тяжелые дни... А жениться к Вам в город приеду, Иван Михаилович,— приподнявшись на локти и весело улыбаясь, добавил Володя. Чтобы вот так улыбнулся он, сколько было всего переговорено в пятиместной палате за долгие дни. Он поверил в себя снова. Как повезло ему, что имел он возможность в беде своей оказаться рядом с Иваном Михайловичем.

(По Н.И. Батыгиной)

Прочитайте текст и выполните задания.

– (1)Танки пошли, лейтенант! – крикнул Щербак. (2)Саня Малешкин даже не успел сообразить, что ему делать, как в наушниках раздался отрывистый и совершенно незнакомый голос комбата: «Вперёд!»

– (3)Вперёд! – закричал Саня и прилип к панораме.

(4)Внезапно справа и слева захлопали пушки. (5)Выстрелы звучали резко и сухо, как будто где-то поблизости кололи дрова. (6)Танк лейтенанта Доронина тоже начал стрелять. (7)Саня приказал Щербаку отъехать в сторону и открыть огонь.

(8)Саня, в сущности, плохо понимал, что происходит. (9)Комбат приказал не вырываться вперёд и двигаться за танками в ста метрах. (10)Щербак же повис на хвосте впереди идущей машины. (11)Тридцатьчетвёрка шла зигзагами, стреляя на ходу. (12)За ней тоже зигзагами вёл самоходку Щербак. (13)Саня не видел поля боя: мешала тридцатьчетвёрка. (14)Он приказал Щербаку отстать или свернуть в сторону. (15)Щербак, не ответив, продолжал плестись за танком.

(16)Вдруг суматошно закричали солдаты-десантники. (17)Саня метнулся к люку: автоматчики скатывались с машин. (18)Перед самоходкой на одной гусенице вертелся танк. (19)Механик-водитель пытался вывалиться из люка, но за что-то зацепился, повис и тоже вертелся вместе с машиной и дико кричал. (20)Из башни вырвался острый язык огня, окаймлённый чёрной бахромой, и танк заволокло густым смолистым дымом. (21)Ветер подхватил дым и тёмным лохматым облаком потащил по снегу в село.

«(22)Что же я стою? (23)Сейчас и нас так же... – мелькнуло в голове Малешкина. – (24)Надо двигаться...»

– (25)Вперёд, Щербак!

(26)Щербак повернулся к Малешкину. (27)Саня не узнал своего водителя. (28)У него в эту минуту лицо было без кровинки, словно высеченное из белого камня.

– (29)Вперёд, Гриша! (30)Вперёд, милый! (31)Нельзя стоять! – упрашивал Саня.

(32)Щербак не пошевелился. (33)Малешкин вытащил из кобуры пистолет.

– (34)Вперёд, гад, сволочь, трус! – кричали на водителя наводчик с заряжающим.

(35)Щербак смотрел в дуло пистолета, и страха на его лице не было. (36)Он просто не понимал, чего от него хотят. (37)Саня выскочил из машины, подбежал к переднему люку и спокойно приказал:

– Заводи, Щербак.

(38)Щербак послушно завёл. (39)Саня, пятясь, поманил его на себя. (40)Самоходка двинулась.

– (41)За мной! – закричал младший лейтенант Малешкин и, подняв пистолет, побежал по снегу к селу.

(42)В эту минуту Саня даже не подумал, что его легко и так просто могут убить. (43)Одна мысль сверлила его мозг: «Пока горит танк, пока дым – вперёд, вперёд».

(44)В небо взлетела зелёная ракета – танки повернули назад. (45)Малешкин не видел этой ракеты. (46)Он бежал не оглядываясь. (47)Он видел только село. (48)Там фашисты... (49)Их надо выбить! (50)Таков был приказ. (51)И он этот приказ выполнял.

(52)Пригнувшись, он бежал и бежал. (53)Бежать по присыпанной снегом пашне было очень тяжело. (54)Ломило спину, рубашка прилипла к телу, пот заливал глаза. (55)«Только бы не упасть, только бы не упасть». (56)Он оглянулся. (57)Самоходка наступала ему на пятки. (58)Саня побежал быстрее.

– (59)Лейтенант, лейтенант! – услышал он голос Щербака. – (60)Садись, я сам поеду. (61)Теперь не страшно.

…(62)Закончился бой. (63)Горели вражеские танки. (64)Полковник Дей слез с танка и ехидно спросил:

– А почему вы, Малешкин, в село впереди машины бежали?

(65)Саня не знал, что ответить. (66)Сказать правду – значит с головой выдать Щербака. (67)Полковник Дей в ожидании ответа с любопытством разглядывал Малешкина.

(68)Саня поднял на полковника глаза и виновато улыбнулся:

– Очень замёрз, товарищ полковник, вот и побежал, чтоб согреться.

(69)Поверил ли словам Малешкина Дей, трудно сказать. (70)Только вряд ли. (71)Он повернулся к Беззубцеву и скрипучим, железным голосом приказал:

– Комбат, доложите в свой штаб, чтобы Малешкина представили к Герою, а экипаж – к орденам. – (72)И, уловив в глазах комбата удивление, ещё жёстче проскрипел:

– Да, именно к Герою. (73)Если б не Малешкин, кто знает, чем бы всё это кончилось!

(74)Полковник Дей резко повернулся и пошёл своей прыгающей, птичьей походкой.

(По В.А. Курочкину*)

* Виктор Александрович Курочкин – русский советский писатель.

Прочитайте текст и выполните задания.

Спустя двадцать пять лет я держал в руках письмо фронтового друга Волкова, написанное девушке по имени Женя.

"...Встречали мы Новый год 1-го января в той самой деревеньке, из которой я писал Вам первое свое письмо. В 18:00 собрались в избу. Начали с доклада о международном положении. Доклад делал наш офицер. Читал, как пономарь, сообщая всем известные истины, что Германия будет разбита, что второй фронт будет открыт, что у немцев все больше ошибок, а у нас все больше уменья и т.д. Кончил, мы бурно похлопали, потом были выборы в совет офицерского собрания, куда я, раб божий Сергей, тоже попал по рекомендации С.Л., единственного здесь моего товарища. После выборов ком-р части прочел напутственное слово для офицеров, чтобы не напивались, не матерились, не дрались, чтобы консервы с тарелки брали вилками, а не руками и с женщинами обращались бережно, как с хлебом".

Я не вспомнил, а представил, как наш командир говорил, это была его интонация - не то в шутку, не то всерьез. Он сам умел выпить и погулять. Учил нас при питье знать - сколько, с кем, что пьешь и когда. Ерш, говорил он, это не разное питье, а разные собутыльники.

"Солдаты принесли скамейки в избу. Мы вошли. Три стола с белыми скатертями, и на них яства, от которых мы отвыкли, - винегрет, хлеб черный, 25% белого, капуста, шпроты, селедка, благословенная водка из расчета пол-литра на двоих. Стояла елка с игрушками. Вся комната была в лентах с золотым дождем. Перед входом в этот зал имелась маленькая комнатка, где мы прыскались шипром, ваксили сапоги..."

Господи, была же елка! Она появилась передо мной в золотых звездах, нарядней, чем в детстве, она вспомнилась вместе с тем замирающим чувством восторга, что вдруг нахлынул среди голодной зимы. Это была последняя в моей жизни елка, которая так взволновала. Тут смешалось все - и окопная бессонница, и прокопченная эта изба, и грубый наш офицерский быт, и - вдруг - это видение из прошлого, когда были еще мама, папа, братишка, тетка, наш дом, еще не спаленный, старый шкаф с игрушками. Нежный свежий запах елки, запах зажженных крохотных свечек, запах рождества мешался с запахами капусты, кожи, табака, пороха, неистребимым смрадом войны.

Даже в детстве не было такого острого чувства благодарности и счастья, как от той елки в ночь на 1943 год. Я вспомнил, походил по комнате, любуясь этой картиной, чувствуя на лице улыбку.

"Первый тост предложили за победу, второй за Родину, третий за наших любимых. Приехали артисты из Дома Красной Армии". Вот артистов я плохо помнил.

(Д.А. Гранин*)

Прочитайте текст и выполните задания.

У нас с сыном глаза серые, с едва заметными крапинками. В ясный летний день от травы и листьев крапинки становятся заметнее и глаза зеленеют. В пасмурные дни глаза серые - крапинки пропадают совсем. У сына припухшие веки, а ресницы редкие, острые, как обойные гвоздики. Смотрит он исподлобья, потому что у него привычка слегка наклонять голову вперед, как бы желая коснуться подбородком ямочки между ключиц.

Глаза сына смотрят на меня, хотя самого его давно нет рядом. И вот уже сколько лет я всматриваюсь в них, хочу прочесть ответ на вопрос, мучающий меня всю жизнь, начиная с того далекого страшного дня.

- Ваш сын приговорен к казни.

Я прислонилась к стене. Потом собралась с силами.

- Можно мне видеть коменданта?

Меня пропустили. Комендант сидел на табуретке. На нем был только один сапог. Другой он держал в руке и придирчиво осматривал.

Комендант, вероятно, страдал лихорадкой, потому что его лицо было желтым и на нем проступали следы недосыпания и усталости. Под глазами начинали вырисовываться темные мешки. - Я пришла умолять вас о моем сыне!

- Умолять? О сыне? Ему надо помочь?

- Он приговорен к казни.

Мейер вытер лоб ладонью.

- Он работал на лесопилке...

- Ах, лесопилка! - Он как бы вспомнил о лесопилке. - И ваш сын... Понимаю, понимаю...

Я не могла взять в толк - издевается он надо мной или сочувствует. Хотела думать, что он сочувствует. Смотрела на него глазами, полными слез.

- Эти глупые, неразумные мальчишки убили часового, - после недолгого молчания сказал комендант.

- Я отдаю себе отчет, насколько это вам сложно, немыслимо трудно, заговорила я. - Но умоляю вас войти в мое положение.

- Понимаю, - сказал он и как бы ушел в себя.

Я поверила, что он сочувствует мне, ищет выхода. И чтобы он самостоятельно не пришел к отрицательному решению, я заговорила:

- Ваша мать жива?

- Моя матушка? - Он слегка посветлел. - Моя матушка?

По-немецки это звучало "мейн муттерхен".

- Она служит в госпитале в Дюссельдорфе. Старшей фельдшерицей. Вы знаете, - комендант оживился, - она чем-то похожа на вас, хотя вы значительно моложе.

- Все матери похожи друг на друга.

- Совершенно верно, - он как бы перенесся в далекий Дюссельдорф, в родной дом, к своей муттерхен. Потом он сказал:

- Одного часового убили четверо юношей... Это вполне могли сделать и трое. Не правда ли?

- Правда, - отозвалась я.

- А один мог быть задержан случайно. Могло ведь так случиться?

- Могло, - с готовностью подтвердила я.

На меня нашло материнское ослепление. Никого вокруг не существовало. Только мой сын. И для того чтоб он был, я готова была на любое признание, на любой поступок. Пропала гордость. Обязанности перед близкими людьми. Только бы он жил! В надежде выиграть, я играла с Мейером в игру, которую он мне предложил.

Комендант покосился на часы и сказал:

- Вам придется поторопиться, госпожа учительница, казнь произойдет через пятнадцать минут.

- Куда мне бежать?

- Бежать не нужно. Вас довезут на автомобиле. Тут недалеко. Километра полтора. - Он крикнул: - Рехт!

Появился длинный, худой Рехт. Жаркая, слепящая радость обволокла меня. Я спасла сына!

Мальчики стояли у освещенной солнцем кирпичной стены. Их было четверо. Все четверо - мои ученики. Они были такими, какими я привыкла их видеть всегда. Только неестественно бледны, словно припекающие лучи не касались их, а скользили мимо. И со стороны казалось, что четверо ребят загорают на солнце.

Машина остановилась. Я нетерпеливо спрыгнула на землю. Вслед за мной, согнувшись вдвое, из машины выбрался длинноногий Рехт. Он распрямился и крикнул:

- Сын госпожи учительницы может отойти от стены! Который из вас сын госпожи учительницы?

Мой сын не шелохнулся. Он стоял неподвижно, как будто команда Рехта его не касалась. Тогда я сделала еще несколько шагов и встретилась взглядом с Кирюшей. В этой маленькой героической шеренге, застывшей у кирпичной стены в ожидании своего последнего часа, мой сын был крайним справа.

Он по привычке опустил голову и смотрел исподлобья куда-то в сторону. Я почувствовала - он боялся встретиться со мной взглядом, чтобы не проявить слабость. Его веки слегка вздрагивали. Глаза смотрели виновато. Перед кем он чувствовал вину? Передо мной или перед самим собой? Но, может быть, никакой вины в его взгляде не было и то, что я принимала за вину, было печалью расставания?

Он знал, что сейчас его жизнь находится в моих руках. Стоит мне кивнуть - "вот мой сын", - и не будет кирпичной стены, не будет фашистов с автоматами, не будет удушающего ожидания смерти.

- Госпожа учительница, пора, - сказал длинный Рехт. - Вы задерживаете казнь... Может быть, здесь нет вашего сына?

Я вздрогнула. По сердцу рванула мысль: я нахожусь на грани страшного предательства. Спасая сына, я одновременно предаю его. Предаю его, и Кирюшу, и отчаянного Дубка, и осиротевшего Мишу. Умирать всегда тяжело. Но куда тяжелее расставаться с жизнью, если тебя предал близкий человек...

Я вдруг почувствовала, что все четверо одинаково дороги мне близость смерти уравняла их в моем сердце.

- Госпожа учительница!.. Берите любого и уходите. Слышите?

Слова Рехта, как пули, просвистели над моим ухом. Я взглянула на сына. Кирпичная стена показалась мне сложенной из детских кубиков. А его я увидела совсем маленьким. В кроватке с сеточкой. Его мучила корь. Он метался в жару. Но почему-то не тянулся ко мне, а забился в уголок, чтобы там перестрадать в гордом одиночестве. Он и сейчас не звал меня на помощь.

Длинный Рехт положил мне руку на плечо. Я повернулась и сказала:

- Они все мои сыновья.

(*Ю.Я. Яковлев)

Прочитайте текст и выполните задания.

(1)Как и когда родилась моя страсть к путешествиям, любовь к природе, к своей земле?

(2)В голубые, ясные дни детства мною владела мечта о дальних скитаниях, о счастливых сказочных странах. (3)На крыльях воображения уносился я далеко над землёю, подо мной проплывали снежные горы, голубые моря и леса, серебряные реки и озёра. (4)С особенным чувством смотрел я на пролетавших журавлей: птицы, их радостная свобода манили меня. (5)Недаром весною, в дни пролёта птиц, с особенной силой тянуло меня странствовать. (6)Весною – уже взрослым – обычно отправлялся я в самые далёкие и удачные путешествия.

(7)Бывалого человека, меня и теперь радостно волнуют, неудержимо притягивают обширные просторы родной русской природы. (8)Люди, не порывающие связи с природой, не могут почувствовать себя вполне одинокими. (9)Как в мечтательном детстве, по-прежнему раскрыт перед ними прекрасный солнечный мир. (10)И, как в далёкие дни детства, над головою усталого путника, прилёгшего отдохнуть после утомительного похода, колышутся белые и золотые цветы, а высоко в небе кружит, высматривая добычу, ястреб. (11)Что видит он с небесной голубой высоты? (12)Быть может, запавшим в зелёной меже белоголовым зайчонком видится ему маленький мальчик с выгоревшей на солнце открытою головою?

(13)Я лежу в зелёной траве, вдыхаю влажный запах земли и растений, вижу, как по коленчатым стеблям высоких травинок неторопливо движутся насекомые. (14)В высоком летнем небе повисло пушистое белое облако. (15)Я прищуриваю глаза, и мне кажется, что плывёт по небу сказочное белое чудовище на золочёных распахнувшихся крыльях.

(16)Отлежавшись в пахучей траве, налюбовавшись золотистыми летними облаками, недвижно застывшими в небесном океане, с новым приливом сил поднимаюсь с тёплой родимой земли, чтобы продолжать свой путь среди цветущего мира.

(17)Скромная природа тех мест, где я провёл первые годы моей сознательной жизни, не блистала пышною красою. (18)Здесь не было величественных гор и скал, окружённых облаками, эффектных, соблазнительных для художников, потрясающих панорам. (19)Это был обычный русский простор: поля, леса, деревни с соломенными и деревянными кровлями, поросшими бархатным мхом, с тусклыми маленькими оконцами, из которых выглядывали лица людей. (20)Едешь, едешь, бывало, десятки вёрст, и как бы не изменяется, почти не движется окружающий тебя пейзаж. (21)Подчёркивая застывшую неподвижность июльского дня, поют, заливаясь, полевые кузнечики. (22)Их тонкий оглушительный звон непрерывно преследует путника, тихо бредущего вдоль наезженной, пыльной дороги. (23)Чудесным, полным бурной радостной жизни казался мне этот знакомый и родной мир.

(24)Ещё в годы раннего детства хранил я тайную мечту – увидеть и обойти мир. (25)С величайшим увлечением отдавался чтению книг, в которых описывались похождения отважных охотников-следопытов. (26)Воображение с необычайною силою переносило меня в далёкие страны. (27)Закрыв глаза, я предавался страстным мечтаниям и уже видел себя путешественником, искателем приключений. (28)Я мечтал о будущих путешествиях, беспечно и весело пролетая над расстилавшейся подо мною любимой землёю.

(29)Описанные в книгах подвиги и приключения волновали меня необычайно. (30)Отрываясь от книги, я как бы своими глазами видел стальные доспехи, сверкающие шлемы, мечи – вызванные воображением видения обступали меня, действительность мешалась подчас со сновидениями. (31)Во снах я видел описанных в книге богатырей, страшных чудовищ, сражался с ними и побеждал.

(32)Трудно представить теперь чудесную игру воображения, которая владела мною в детстве. (33)Коня с мочальною гривой представлял я живым, горячим скакуном-иноходцем. (34)Пламя и дым вырываются из ноздрей коня, с серебряных удил падает клочьями пена. (35)Выструганный из лучины меч был настоящий богатырский меч-кладенец. (36)С несокрушимою силою поражал я несметную вражескую рать, под ударами игрушечного меча слетали с высокой разросшейся крапивы пушистые вражеские головы. (37)Вражеская рать лежала поверженной на поле брани. (38)Вложив «окровавленный» меч в ножны, я гордо возвращался в заветный свой уголок.

(39)Немногие из нас, взрослых, сохранили эту чудесную способность преображаться. (40)Редки и счастливы посещающие нас мгновения, когда мы опять можем почувствовать себя детьми. (41)В дальних скитаниях при встрече с любезными сердцу людьми переживаю я прежнее счастье, по-прежнему крепко и радостно бьётся моё сердце.

(По И.С. Соколову-Микитову*)

* Иван Сергеевич Соколов-Микитов – русский советский писатель и журналист, автор повестей и рассказов, путевых очерков о природе, путешествиях и людях труда.

Горько это, сынок, горько, когда нету у тебя отчего дома!

– Вот, знаешь, ехали мы в один прекрасный день на пароходе с приятелем по чудесной реке Оке (погоди, милый, подрастешь ты, и повезу я тебя на Оку, и тогда ты сам увидишь, что это за река!). Так вот, ехали мы с товарищем к нему домой, а не был он дома больше года. До дома его было еще километров пятнадцать, а приятель уж стоял на носу, волновался и все показывал мне, все говорил: вот тут мы с отцом рыбу ловили, а вон там такая-то горка, а вон, видишь, речка впадает, а вон такой-то овраг...

А была весна, разлив, дебаркадеров еще не поставили, и поэтому, когда мы приехали, пароход наш просто ткнулся в берег. И сходни перебросили, и сошли мы на берег, а на берегу уж ждал отец моего приятеля, и тут же лошадь стояла, запряженная в телегу...

Вот ты все мчишься на своей автомашине и не знаешь даже, что куда лучше ехать на телеге или в санях по лесной или полевой дороге – смотришь по сторонам, думаешь о чем-то, и хорошо тебе, потому что чувствуешь всей душой, что все, что вокруг тебя, все это и есть твоя родина!

И взвалили мы все свои чемоданы и рюкзаки на телегу, а сами пошли на изволок, вверх по скату, по весеннему прозрачному лесу, и чем ближе подходили к дому, тем сильнее волновался мой приятель.

Еще бы! Ведь дом этот, малыш, строил дед моего товарища, и отец и мать прожили здесь всю жизнь, и товарищ мой тут родился и вырос.

И как только взошли мы в этот дом, так и пропал мгновенно мой товарищ, побежал по комнатам, побежал здороваться с домом. А и было же с чем здороваться! Ведь дом тот был не чета нашему с тобой и недаром назывался: "Музей-усадьба".

Столько там было милых старых вещей, столько всех этих диванов с погнутыми ножками, резных стульев. Столько прекрасных картин висело по стенам, такие заунывные и радостные пейзажи открывались из окон! А какие разные были там комнаты: светлые, с громадными окнами, узкие, длинные, затененные деревьями и совсем крохотные, с низкими потолками! А какие окна там были – большие, маленькие, с внезапными витражами в верхних фрамугах, с внезапными формами, напоминающими вдруг то фигурные замковые окна, то бойницы... А между комнатами, коридорами, закоулками, площадками – какие шли скрипучие антресоли, лестницы с темными перилами, истертыми ступеньками. И какими, наконец, старыми, приятными запахами пропитана была там каждая вещь, и не понять было – не то пахло чебрецом, сорванным когда-то какой-нибудь романтической мечтательницей, не то старыми книгами, целый век простоявшими в шкафах, пожелтевшими, с сухой кожей и бумагой, не то пахли все эти лестницы, перила, мебель, дубовые балки, истончившийся паркет...

Ты не думай, малыш, что дома и вещи, сделанные человеком, ничего не знают и не помнят, что они не живут, не радуются, не играют в восторге или не плачут от горя. Как все-таки мало знаем мы о них и как порою равнодушны к ним и даже насмешливы: подумаешь, старье!

Так и ты уедешь когда-нибудь из отчего дома, и долго будешь в отлучке, и так много увидишь, в таких землях побываешь, станешь совсем другим человеком, много добра и зла узнаешь...

Но вот настанет время, ты вернешься в старый свой дом, вот поднимешься на крыльцо, и сердце твое забьется, в горле ты почувствуешь комок, и глаза у тебя защиплет, и услышишь ты трепетные шаги старой уже твоей матери, – а меня тогда, скорей всего, уж и не будет на этом свете, – и дом примет тебя. Он обвеет тебя знакомыми со младенчества запахами, комнаты его улыбнутся тебе, каждое окно будет манить тебя к себе, в буфете звякнет любимая тобою прежде чашка, и часы особенно звонко пробьют счастливый миг, и дом откроется перед тобою: "Вот мой чердак, вот мои комнаты, вот коридор, где любил ты прятаться... А помнишь ты эти обои, а видишь ты вбитый когда-то тобой в стену гвоздь? Ах, я рад, что ты опять здесь, ничего, что ты теперь такой большой, прости меня, я рос давно, когда строился, а теперь я просто живу, но я помню тебя, я люблю тебя, поживи во мне, возвратись в свое детство – вот что скажет тебе твой дом.

Как жалею я иногда, что родился в Москве, а не в деревне, не в отцовском или дедовском доме. Я бы приезжал туда, возвращался бы в тоске или в радости, как птица возвращается в свое гнездо.

И поверь, малыш, совсем не смешно мне было, когда один мой друг, рассказывая о войне, о том, как он соскакивал с танка, чтобы бежать в атаку, – а был он десантником, – и кругом все кричали: "За Родину!", и он вместе со всеми тоже кричал: "За Родину!", а сам видел в эти, может быть, последние свои секунды на земле не Родину вообще, а отцовский дом и сарай, и сеновал, и огород, и поветь в деревне Лошпеньга на берегу Белого моря!

(*Ю.П. Казаков)

Прочитайте текст и выполните задания.

(1)Всё чаще и дотошней стал раздумывать Иван Петрович: что надо человеку, чтобы жить спокойно? (2)Если есть у него работа, на которую он не смотрит, как на каторгу, и семья, к которой его тянет, – что требуется ещё?

(3)Да, он работник, он за собой это знает, и с той высоты, на которую он взмывает в работе, жизнь видится надёжней всего. (4)Не рубли его подстёгивают, заставляя перегружать вездеход и выкраивать лишний рейс, а сама работа, берущая единым охватом сотни людей. (5)В работе он не помнит, что это километры, кубометры и рубли, он возносится над ними в какую-то иную высь, где нет никакой бухгалтерии, а есть лишь движение, ритм и празднество. (6)Там он постоянно двигается попутно, а потому двигаться легко.

(7)Четыре подпорки у человека в жизни: дом с семьёй, работа, люди, с кем вместе правишь праздники и будни, и земля, на которой стоит твой дом. (8)И каждая из четырёх важней другой. (9)Захромает какая – весь свет внаклон. (10)Это только в детских глазах мир выглядит как чудесный подарок, сияющий солнцем и наполненный людским доброжелательством. (11)Чем дальше от рождения, тем больше поднимающееся солнце высвечивает его расстроенность и разнобой. (12)В младых летах Ивану Петровичу казалось, что эта недостроенность, незаконченность состоит в долгой и тяжёлой работе, требующей продолжения. (13)Но затем стало видно, что, не будучи достроенным, мир расшатался и на старых основаниях, а люди торопливо возводят всё новые и новые основания, раскачивающиеся на незакреплённых низах.

(14)Ни в какие времена люди не приближались, вероятно, к подавляющей добросклонности, и всегда на одного склонного приходилось двое-трое уклонных. (15)Но добро и зло различались, имели собственный чёткий образ. (16)Не говорили: зло – это обратная сторона добра с тем же самым лицом, косящим не вправо, а влево, а считалось, что зло – это ещё не обращённая, вроде язычества, в лучшую нравственную религию сила, делающая дурно от своей неразвитой звериной натуры, которая не понимает, что она делает дурно. (17)Если бы удалось между добром и злом провести черту, то вышло бы, что часть людей эту черту переступила, а часть ещё нет, но все направлены в одну сторону – к добру. (18)И с каждым поколением число переступивших увеличивается.

(19)Что затем произошло, понять нельзя. (20)Кто напугал их, уже переступивших черту и вкусивших добра, почему они повернули назад? (21)Не сразу и не валом, но повернули. (22)Движение через черту делалось двусторонним, люди принялись прогуливаться туда и обратно, по-приятельски пристраиваясь то к одной компании, то к другой, и растёрли, затоптали разделяющую границу. (23)Добро и зло перемешались. (24)Добро в чистом виде превратилось в слабость, зло – в силу.

(25)Что такое теперь хороший или плохой человек? (26)А ничего. (27)Устаревшие слова, оставшиеся в языке как воспоминание о дедовских временах, когда с простотой и наивностью человека оценивали по его душевным жестам, по способности или неспособности чувствовать, как своё собственное, чужое страдание. (28)В житейской же практике уже тот ныне хороший человек, кто не делает зла, кто без спросу ни во что не вмешивается и ничему не мешает. (29)Не естественная склонность к добру стала мерилом хорошего человека, а избранное удобное положение между добром и злом, постоянная и уравновешенная температура души. (30)«Хата с краю» с окнами на две стороны перебралась в центр. (31)Что прежде творилось по неразумению, сделалось искусом просвещённого ума.

(32)В долгих и обрывистых раздумьях перебирая жизнь во всём её распахе и обороте, пришёл Иван Петрович к одному итогу. (33)Чтобы человеку чувствовать себя в жизни сносно, нужно быть до́ма. (34)Вот: до́ма. (35)Поперёд всего – до́ма, а не на постое, в себе, в своём собственном внутреннем хозяйстве, где всё имеет определённое, издавна заведённое место и службу. (36)Затем до́ма – в избе, на квартире, откуда с одной стороны уходишь на работу, а с другой – в себя. (37)И до́ма – на родной земле.

(38)И нигде не получалось у него быть до́ма. (39)На земле – что не затоплено, то опорожнено лесозаготовками, и ни заботы этой земле, ни привета. (40)В себе полный тарарам, как на разбитом и переворошённом возу. (41)А коль нет приюта ни там, ни там, не будет его, как ни старайся, и посредине.

(По В.Г. Распутину*)

* Валентин Григорьевич Распутин (1937–2015) – советский и российский писатель и публицист, общественный деятель, один из наиболее значительных представителей «деревенской прозы».

Прочитайте текст и выполните задания.

(1) Родина... (2) Я живу с чувством, что когда-нибудь я вернусь на родину навсегда. (3) Может быть, мне это нужно, думаю я, чтобы постоянно ощущать в себе житейский "запас прочности": всегда есть куда вернуться, если станет невмоготу. (4) Одно дело жить и бороться, когда есть куда вернуться, другое дело, когда отступать некуда. (5) Я думаю, что русского человека во многом выручает сознание этого вот — есть еще куда отступать, есть где отдышаться, собраться с духом, (б) И какая-то огромная мощь чудится мне там, на родине, какая-то животворная сила, которой надо коснуться, чтобы обрести утраченный напор в крови. (7) Видно, та жизнеспособность, та стойкость духа, какую принесли туда наши предки, живет там с людьми и поныне, и не зря верится, что родной воздух, родная речь, песня, знакомая с детства, ласковое слово матери врачуют душу.

(8) Я долго стыдился, что я из деревни и что деревня моя черт знает где — далеко. (9) Любил ее молчком, не говорил много. (10) Служил действительную, как на грех, во флоте, где в то время, не знаю, как теперь, витал душок пижонства: ребятки в основном все из больших городов, я и помалкивал со своей деревней. (11) Но потом — и дальше, в жизни — заметил: чем открытее человек, чем меньше он чего-нибудь стыдится или боится, тем меньше желания вызывает у людей дотронуться в нем до того места, которое он бы хотел, чтоб не трогали. (12) Смотрит какой-нибудь ясными-ясными глазами и просто говорит: "вяцкий". (13) И с него взятки гладки. (14) Я удивился — до чего это хорошо, не стал больше прятаться со своей деревней. (15) Конечно, родина простит мне эту молодую дурь, но впредь я зарекался скрывать что-нибудь, что люблю и о чем думаю. (16) То есть нельзя и надоедать со своей любовью, но как прижмут — говорю прямо.

(17) Родина... (18) И почему же живет в сердце мысль, что когда-то я останусь там навсегда? (19) Когда? (20) Ведь непохоже по жизни-то... (21) Отчего же? (22) Может, потому, что она живет постоянно в сердце и образ ее светлый погаснет со мной вместе. (23) Видно, так. (24) Благослови тебя, моя родина, труд и разум человеческий! (25) Будь счастлива! (26) Будешь ты счастлива, и я буду счастлив.

(*В.М. Шукшин)